№3/1, 2010 - 2-го марта 2002 года умер, не дожив двух недель до семидесятилетия выдающийся русский прозаик, драматург, сценарист Фридрих Горенштейн

Мина Полянская
Фридрих Горенштейн в Москве

В 1962 году Горенштейн поступил на Высшие сценарные курсы в Москве. Переезд из Киева в Москву был, по признанию писателя, не менее важным этапом, чем эмиграция в Германию. Он так долго добивался права находиться в киевском общежитии, что поначалу показалось дерзостью добровольно отказаться от постоянства и устойчивости борьбы за «койко-место». Обстоятельства складывались так, что судьба, наносившая ему удары, стремительно выносила его теперь к рубежу, за которым начинается дерзость помыслов.
А дерзновенные помыслы, как известно, осуществляются в столице. Москва же, русская и советская, была столицей столиц, средоточием абсолютной власти. Все пути вели в Москву, и отсчёты издавна велись от неё. В советское время московский небосвод вообще заслонил небеса Коперника: «И где бы ты ни был, всегда над тобой московское небо с кремлёвской звездой», или же: «кремлёвские звёзды над нами горят, повсюду доходит их свет...» И даже в оттепель, когда авторитет власти и советская космология пошатнулись, так что можно было уже опасаться анархии, по инерции лирически пелось: «А если я по дому загрущу, под снегом я фиалку отыщу, и вспомню о Москве». Помню, в 1990-м году я шла, «шагала» по Иерусалиму под неподвижным, одинаковым уже в течение полугода беспощадным белым солнцем, и напевала эти строки.
В романе «Место» проводится «эксперимент» по снижению роли Кремля как символа власти. Главный герой романа Гоша Цвибышев, который намеревается возглавить Россию, впервые видит Кремль, но не со стороны Красной площади, не осенённый былинным величием, а, наоборот, сниженный до обыкновенности. Он увидел его с набережной, где находились заведения «общепита», со сквериком, где старушки, гуляли с малышами. «И вся эта обыденщина подступала к историческому символу – Кремлёвской стене». Они – Гоша и Коля - сели на уютный холм с дикой неухоженной травой, в которой прыгали кузнечики, у той части стены, которая выглядела особенно провинциально. И эти прыгающие стрекочущие, совсем, как в деревне, кузнечики, и ржавая лампа, монотонно поскрипывающая на ветру у кремлёвских зубчатых бойниц – вся эта обстановка «была направлена против символов и авторитетов» и внушала уверенность в себе.
Правомерно ли наложение личности писателя на образы созданных им персонажей? Правомерно ли такое наложение в случае Горенштейна, который из своей горестной жизни, из своей биографии – так же, как Набоков, Кафка и Музиль – строил большинство своих романов? Именно в романе «Место» писатель решился беспощадно распахнуть свою собственную душу. «Как удалось Вам так открыто и нелестно рассказать о своём герое, – спросил однажды Александр Мелихов Горенштейна, подразумевая именно эту беспощадную и нелестную откровенность по отношению к самому себе, то есть лично к Фридриху Горенштейну. – Как вы решились на это?» Он задумался как будто, а потом вдруг сказал: «Нужно было когда-то на это решиться. Я сказал себе: «Надо» – и сделал это». Характерно, что вопрос задал автор романа-откровения, который «исповедально» называется «Исповедь еврея».
Горенштейн не скрывал своего характерологического сходства с Гошей Цвибышевым. Иногда, правда, в отличие от Флобера («Мадам Бовари – это я»), он подчеркивал как бы, на всякий случай, поправлял себя: «Это не совсем я, я – его прототип».
Со временем он стал осторожней обращаться и со словом «прототип», строже фиксировал дистанцию между собой и персонажем и говорил, что вложил частицу самого себя во всех своих литературных героев, в том числе и в тех, которые обладают силой, не ищущей себе оправданий, ставят себя вне нравственных категорий – по ту сторону добра и зла. Вероятно, он подразумевал героя пьесы «Детоубийца» Петра Первого, не нуждавшегося, в отличие даже от злодея Грозного, в самооправдании собственных деяний.
Полагаю, однако, что «замах» Гоши, пожелавшего политической власти, близок был молодому Горенштейну, пожелавшему покорить Москву пером и чернилами, или же, точнее, как он говорил, «самопиской», заправленной синими чернилами.
Перо скрипит, белая упругая бумага, на которой никогда не расплываются чернила, а наоборот, она вместе с чернилами впитывает мысли и чувства писателя, покрывается словами и совершается таинство, ибо между автором и текстом витает «святой дух перевоплощения». Вот почему Горенштейн панически боялся компьютера. Он свято верил в особый контакт между автором и бумагой, на которой он пишет почему-то непременно синими чернилами. О таком контакте писатель высказался вполне определенно в романе «Попутчики». Образ компьютера и идея «благой вести» несовместны. К этой захватывающей таинственной теме я вернусь ещё в конце книги.


Я всё же не могу так просто оставить стены древнего Кремля и красные её, нагретые от дневного солнца кирпичи. Ночью Гоша снова, теперь уже один, пришёл к стене, к тому травянистому холму, где ещё сегодня днём они с Колей говорили о праве Гоши на «царство», а именно на российский престол. В темноте кремлевская стена выглядела как-то по-особенному. «Учитывая мой нервный, впечатлительный склад ума вообще, – сообщает Гоша, – а также тьму, одиночество, звёздную тёплую ночь... понятно, почему я здесь задержался». Гоша прижался к древним кирпичам Кремля и так стоял довольно долго. Им вдруг овладело чувство почти религиозное, и он поцеловал кремлёвские кирпичи. Затем он стыдливо оглянулся – кругом ни души.
«Тогда я вновь припал губами к кремлёвским кирпичам, втягивая их запах ноздрями.
Господи, – зашептал я, – помоги, Господи...»
Кто только не молил удачи у столичных звезд! Не только ищущие власти политической, но и духовные властолюбцы – литераторы, деятели искусства. Однако лишь к немногим дерзающим и достойным фортуна была благосклонна. «Утраченные иллюзии», «Красное и чёрное», «Обыкновенная история»...


Для многих начинающих литераторов и деятелей искусства 1960-х дорогой к успеху, стартовой площадкой в столице оказались Высшие Режиссерские (сценарные) курсы, основанные в 1956 году по инициативе кинорежиссера Ивана Пырьева. Спустя четыре года были созданы также Высшие Сценарные курсы, которые в 1963 году объединились с Режиссерскими под общим названием Высших двухгодичных курсов сценаристов и режиссёров. Учебное заведение открывало путь в кинематограф подающим надежды людям с высшим образованием (причём не важно каким), то есть имеющим уже определенный жизненный опыт. «Жизненному опыту» придавалось, согласно государственной политике в области искусства, решающее значение. Социалистический реализм апеллировал к «опытным», эмпирическим истокам. Архитектор Георгий Данелия, инженер Глеб Панфилов и врач Илья Авербах получили здесь шанс стать кинематографистами. В обстановке «оттепели», роста кинопроизводства и развития телевидения, ВГИК с его ориентацией на выпускников средних школ и длительным пятилетним процессом обучения не мог уже справиться с подготовкой профессиональных кадров.
Учебные места на курсах распределялись от союзных республик по разнарядке. Для поступления нужно было пройти три экзаменационных тура. Первый тур был заочным: абитуриент присылал на рассмотрение комиссии документы, автобиографию, литературные работы; на втором туре рассматривались работы уже отобранных претендентов; третий тур – собеседование.
Комиссия, рассматривавшая документы будущих кинематографистов, была утверждена в 1960 году в следующем составе: А. Я. Каплер (председатель), И. В. Вайсфельд, И. А. Кокорева, Б. А. Метальников, Е. А. Магат, М. Б. Маклярский, В. И. Соловьев, Т. Г. Сытин, Л. З. Трауберг. Позднее, 10 января 1961 года приказом Оргкомитета СРК в состав Совета были введены: Л. О. Арнштам, Е. И. Габрилович, Л. А. Кулиджанов и руководители творческих мастерских. До 1979 года Курсы располагались в двух небольших комнатах в помещении Театра киноактера на улице Воровского. В 1979 году ВКСР получили собственное помещение по Большому Тишинскому переулку 12.


Первым директором Высших Сценарных курсов был утверждён известный сценарист Михаил Борисович Маклярский – личность в кинематографе примечательная. Бывший подполковник НКВД, в круг специфических «интересов» которого в довоенные годы включены были деятели советской литературы и культуры. Маклярский почему-то обладал информацией о последних днях Цветаевой, её самоубийстве.
Он - автор сценариев к прославленным фильмам «Подвиг разведчика» и «Секретная миссия», за которые получил Государственную премию. Остальные сценарии Михаила Борисовича были такого же «разведывательного» характера. Среди них – «Ночной патруль», «Выстрел в тумане», «Заговор послов», «Стреляй вместо меня», «Инспектор уголовного розыска».
Горенштейн любил вспоминать наивный и романтический фильм режиссера Бориса Барнета «Подвиг разведчика» «с молодым, красивым и «умным» советским шпионом-разведчиком Кадочниковым - Тихоновым-Штирлицем конца 40-х годов: «Как хазведчик хазведчику скажу вам: вы – болван, Штюбинг!» – несколько картавя, произносил Кадочников»1 ..
Горенштейну было известно, что Маклярский в довоенное время числился дегустатором сталинской кухни, а точнее, пробовал на «ядовитость» подаваемые на стол блюда, то есть работал как бы подопытным кроликом, причём, гордился этой чрезвычайно опасной для жизни кухонной контрразведкой. Но ему не повезло: курировал яд, а попался на соли. «Цоцхали – рыбу в соусе – пересолили, и все чины кухонной прислуги – от младшего сержанта до посудомойки – оказались под арестом». (Товарищу Маца). Таким образом, ни в чём не повинный Маклярский, курирующий, подчеркиваю, не соль, а яд, оказался на скамье подсудимых, обвинённый в диверсионной деятельности. Отсидел своё и после смерти тирана вернулся уважаемым человеком. Опять же, Алексей Каплер. Он тоже отсидел пять лет без права переписки, поскольку «маячил» в непосредственной близости от вождя «в роли жениха единственной дочери». (Товарищу Маца). Тоже вернулся уважаемым человеком.
Председатель приемной комиссии Алексей Каплер с самого начала был категорически против приёма на курсы Горенштейна, а Маклярский заявил: «Мы обязаны готовить кадры для национального кино, а в лице Горенштейна нам прислали липового украинца». Горенштейн и в самом деле был не «дубовым» и не «сосновым», а именно «липовым» украинцем, поскольку из украинской столицы, согласно установленным правилам разнарядки, следовало прислать настоящего украинца, а не еврея, да ещё с такой неудобной трудновыговариваемой фамилией.
Горенштейн, вспоминая «неудобную» фамилию Мандельштама и его стихи по этому поводу, писал: «Это какая улица? Улица Мандельштама? Что за фамилия чёртова! Как её не вывёртывай – Криво звучит, а не прямо». Моя фамилия тоже звучала криво в стране майора Пронина... Произносили то Боринштейн, то Коринштейн. На слух путали, а в письменном изложении косились. Паспорт брали, «как ежа». К тому же, выяснилось, что этот самый, который из Киева, с трудновыговариваемой фамилией, оказался ничьим, то есть без покровителей.
Справедливости ради, следует сказать, что положение талантливого человека без прав, без угла, без связей в период оттепели всё же не было безнадежным. Фридриху удалось поступить на курсы, хотя и без стипендии, вольнослушателем. После смерти Фридриха и уже после выхода первого варианта моей книги, я узнала, что он представил на конкурс две работы: киноповесть «Пятнадцать километров» и повесть «Чермонты из села Бридок». Получив резко отрицательный отзыв Э. Брагинского («Не знаю, может быть, из автора получится зоотехник, но сценарист, как мне кажется, навряд ли») и Н. Зоркой («На мой взгляд, Ф. Горенштейн не обладает творческой яркостью, необходимой для поступления на Высшие сценарные курсы»), Горенштейн не прошёл первый тур и подал заявление о приеме на курсы в качестве вольнослушателя. Он представил свою новую работу – повесть «Стихийное бедствие» о сталинских репрессиях и получил положительный отзыв Юрия Бондарева. «Уверен: из автора может получиться писатель, - писал Бондарев, - и полагаю, что вещь после доработки может быть напечатана. Повесть Горенштейна – лаконична, сжата подчас до размеров кинематографических эпизодов, насыщенных действием. Это говорит о том, что молодой писатель близок к средствам выражения кинематографа, что ему чужда ложно-обстоятельная описательность, которой грешат некоторые наши даже известные романисты.
Автор – человек, серьёзно относящийся к слову. Рекомендую принять Горенштейна на высшие сценарные курсы».
Этот отзыв Юрия Бондарева и решил судьбу Фридриха Горенштейна: он был принят вольнослушателем на Высшие сценарные курсы.
Всего в 1962 году было зачислено 35 слушателей и 10 вольнослушателей.
В протоколах заседаний приёмной комиссии отмечены несколько писателей, которых решено было зачислить без экзаменов. Среди них - А. Адамович и Ч. Айтматов.
Айтматов, назначенный вскоре председателем правления СК Киргизской ССР, от обучения на курсах отказался. Впоследствии Горенштейн вместо «несправившегося» со сценарной задачей Айтматова напишет сценарий к фильму «Первый учитель» (в титрах будет значиться фамилия «Айтматов»).
Период учебы оказал большое влияние на творчество Горенштейна: он и в самом деле многому научился у мастеров кино. «Как человек чрезвычайно одарённый, – вспоминал Александр Свободин, – Горенштейн быстро ухватил суть сценарного ремесла, сценарной техники». Круг преподавателей, приглашённых на Высшие курсы, свидетельствует о высоком престиже учебного заведения. Горенштейн вспоминал:
«В начале шестидесятых на высших курсах я ещё успел застать киномамонтов – Михаила Ильича Ромма, Сергея Аполлинарьевича Герасимова, Юлия Райзмана, Григория Козинцева, Бориса Барнета, Евгения Габриловича, Григория Александрова, Ивана Пырьева, Григория Чухрая, Александра Зархи... Мы, «рожденные бурей» (теперь, я думаю, бурей в стакане) хрущевского ренессанса, над ними, старыми мамонтами исподтишка потешались: «приспособленцы», «сталинисты», «консерваторы», а вымерли, так же, как и многие на Западе их товарищи по визуальному созерцательному искусству, такие, как Феллини и другие, – и воцарилась та экранная нищета, в которой я убедился лишний раз, будучи членом жюри на Московском международном кинофестивале в 1995 году». (Товарищу Маца).
Курсы прославились беседами о чешском театре, который переживал в 60-х годах пору расцвета, о киноискусстве Франции с её «новой волной» в кинематографе, а также своими просмотрами лучших фильмов мирового кино, за что даже были прозваны «Высшими просмотровыми курсами». Из воспоминаний Юрия Клепикова: «Уникальность состояла в том, что в стране тоталитарного режима, в самом центре Москвы, образовался учебный островок, освобождавший своих обитателей от всяких казённых обязательств, кроме приятной обязанности написать некий текст, похожий на сценарий. Никаких экзаменов и зачётов. Ничего, кроме лекций, увлекательных кинопросмотров и занятий в мастерских».
Впоследствии Андрей Битов, выпускник сценарных курсов 1966 года, назвал это учебное заведение Лицеем. Среди выпускников фридрихова Лицея оказались И. Авербах, А. Адамович, И. Драч, М. Ибрагимбеков, Ю. Клепиков, А. Найман, М. Розовский. За ними следовало ещё одно созвездие: Р. Габриадзе, А. Битов, Р. Ибрагимбеков, В. Маканин. Выпуск 1964 года, то есть выпуск Фридриха Горенштейна, отличился выдающимися режиссёрами, такими, как Г. Панфилов, К. Геворкян и А. Аскольдов. Фильмы «В огне брода нет» Панфилова, «Небо нашего детства» Океева, «Три дня Виктора Чернышева» Осепьяна, «Комиссар» Аскольдова – не что иное, как дипломные работы выпускников легендарного курса. Впрочем, (и, к сожалению) для Аскольдова дипломный фильм «Комиссар» оказался первой и последней работой, меж тем как впоследствии возможности ему были предоставлены большие – его даже приглашал Голливуд с соответственно большими возможностями.


Будучи «курсантом» советского кинематографа, Горенштейн написал тот самый рассказ, «Дом с башенкой», с которого началось моё повествование, и к которому, я неоднократно ещё буду возвращаться. Опубликовать его, однако, долго не удавалось. «Новый мир» отказал в публикации, отнекивался вначале и редакторский коллектив «Юности». Далее события разворачивались вот каким образом. Руководитель сценарной мастерской, слушателем которой был Горенштейн, Виктор Сергеевич Розов отдал рассказ напрямую, минуя редакторский коллектив, главному редактору «Юности» Борису Полевому, и рассказ был опубликован. Горенштейн вспоминал, как проснулся однажды знаменитым: рассказ читался «некоторыми именами», его собирались ставить на сцене, экранизировать и многое, многое другое. Однако все начинания с рассказом разваливались.
В 1964 году когда, по выражению Горенштейна, «у творческих вундеркиндов были в моде «Треугольные груши», Бекет, Ионеско, ирония Хэмингуэя», он написал первую в России абсурдистскую пьесу «Волемир». Действие пьесы совершалось в реальной коммунальной квартире, где герой оказывался запертым то в ванне, то в туалете, причём, персонажи жили как будто бы нормальной жизнью, которая постепенно оборачивалась абсурдом. Опять же, Виктор Сергеевич Розов напрямую, минуя литературного редактора театра «Современник», вынужден был передать пьесу Олегу Ефремову, главному режиссеру, который пришёл от неё в восторг и прочитал её «на труппе». «Современник», рассказывал Свободин, «заболел» этой пьесой, собирался её поставить, но цензура и Управление театров запретили её. В 1966 году при содействии Александра Свободина пьесу «Волемир» удалось опубликовать в Праге на чешском языке в журнале «Дивадло» (театр). Собственно, это и была первая публикация драматургического произведения Горенштейна.
Впоследствии, во времена горбачевской перестройки, «когда раскрылись архивы и заговорили свидетели», Горенштейн узнал, что запрещение пьесы оказалось делом рук Михаила Шатрова (Горенштейн лично читал его доносы), невзлюбившего его, Горенштейна, на памятной встрече с американским драматургом Артуром Миллером, приехавшим в Москву в 1964 году (пьеса Миллера «Случай в Виши» репетировалась «Современником»).
Олег Ефремов пригласил на встречу Горенштейна, и молодой драматург – окрылённый приглашением на столь важное мероприятие в столь важный кабинет – явился задолго, чуть ли не за час до назначенного времени. Вдруг в кабинет вошёл упитанный, невысокого роста человек с густой чёрной шевелюрой, в дорогом костюме и посмотрел на Фридриха «бдительным сторожевым» взглядом. Внешний вид Фридриха в рваных киевских ботинках не понравился ему, и человек в костюме велел ему немедленно уйти. Решив, что перед ним непроинформированный администратор, Горенштейн сказал:
- Если вы администратор, то по поводу моего приглашения обратитесь к главному режиссёру или к директору театра.
- Я не администратор, – сказал человек, – я драматург Шатров.
- Если вы драматург Шатров, то занимайтесь своим делом. Я – драматург Горенштейн.
Олег Ефремов лестно представил Горенштейна Артуру Миллеру и его жене-шведке, и они уделили ему много внимания. Он чувствовал себя таким счастливым, окружённым милейшими людьми, что не замечал бдительного ревнивого взгляда драматурга Шатрова. В заключение жена американского драматурга сфотографировала всех участников замечательно удавшегося вечера.
Горенштейн долго потом не мог понять, почему его пьесы, которые, казалось бы, соответствовали духу времени, так упорно отвергаются театральной цензурой. Зато «пьесы Шатрова косяком шли на сцене, по которой вышагивали кремлёвские курсанты, держа карабины с примкнутыми ножевыми штыками. Большевики с человеческими лицами актеров театра «Современник» вызывали бурные аплодисменты прогрессивной публики» 2 .


Кипят страсти человеческие в грешном мире, кипят они и на литературном Олимпе. Зависть, как всем известно, – одна их сильнейших человеческих страстей. Для того и придуман был остракизм, чтобы, как говорил Плутарх в «Биографии Фемистокла», «утишить и уменьшить зависть, которая радуется унижению выдающихся людей». Иешуа Га-Ноцри погубила трусость людская, говорит Булгаков, а согласно евангелическим текстам – не трусость, а утробная человеческая зависть погубила Иешуа, впрочем, как и самого Михаила Афанасьевича. Просматривая сейчас материалы о Булгакове, я всё более убеждаюсь: именно он! был жертвой не столько режима, сколько собратьев по перу.
Николай Чуковский утверждал, что Борис Житков, автор гениального романа «Виктор Вавич», который «не пропустил» Самуил Маршак, умер «от ненависти к Маршаку». «С. Маршак, – писал Горенштейн, – отличается от М. Шатрова-Маршака лишь талантом, но не нравственностью. Оба нелитературными методами утверждали себя в литературе: устранением конкурентов».
Горенштейн пришёл в восторг от романа «Виктор Вавич» Бориса Житкова, книгу которого «Что я видел?» полюбил ещё в детстве. Он был потрясён тем, что роман, написанный почти в то же время, что и повесть «Белеет парус одинокий» и на ту же тему, однако же, оказавшийся на несколько «уровней» выше, был «похоронен» для двух поколений читателей. «Б. С. Житкова можно было устранить, – писал он, – если не во всём, так во многом – хорошо знакомая мне информационная блокада. Такое не прощают – попытку заживо похоронить, как похоронили заживо всей совписовской похоронной командой замечательный роман Бориса Житкова «Виктор Вавич». 3
Виктор Топоров в некрологе Горенштейну «Великий писатель, которого мы не заметили» («Известия», 12 марта, 2002 года) писал: «И в ход была пущена самая эффективная из групповых практик – практика замалчивания, если не остракизма. Индекс цитируемости Горенштейна в отечественной прессе непростительно ничтожен. Получается, что ушёл великий писатель, которого мы не заметили? Получается так. Получается, что ушёл великий писатель, которого одни заметили, а другие замолчали. Сам Горенштейн сказал бы, что оба эти греха равновелики».
Горенштейн не случайно «обыгрывает» две фамилии: Маршак и Шатров. Шатров – псевдоним знаменитого драматурга-ленинца. Настоящая его фамилия – Маршак. И Самуил Маршак, и Михаил Маршак явились гонителями талантливых писателей. Первый – Бориса Житкова, второй – Фридриха Горенштейна. Факт, что «гонители» оказались под одной фамилией, Горенштейну, верившему в знаки судьбы повторение судеб, казался символом. Драматург по внутренней сути он, казалось бы, нащупал фабулу собственной «драмы судьбы». Узнав же о частностях истории трагической невстречи романа Житкова с читателем, он утвердился в своем мнении. И в самом деле, как мал космос и тесен мир вокруг него, и враждебные личности из «московской» молодости возвращаются неотвратимо, как в греческой трагедии.
Горенштейн полагал, что в Берлине будет недосягаем для недоброжелателей. Однако встретился на его тропе бывший «лицеист» и однокашник Аскольдов, который незамедлительно напросился к Горенштейну в гости. Затем, пригласив для ответного визита Горенштейна к себе, на порог не пустил, а водил долго зачем-то по улицам (Горенштейн неоднократно показывал нам этот довольно-таки протяжённый маршрут), а потом в течение всех двадцати двух лет берлинской жизни активно препятствовал интеграции Горенштейна в немецкие «инстанции» культуры и искусства, не давал заработать на «кусок хлеба», «перекрыл воздух», как говорил Горенштейн.
А что же касается драматурга Шатрова, «чёрного человека» его жизни, то, похоже, тень его следует за ним по пятам – с той самой встречи с Артуром Миллером. И угораздило же его прийти тогда в кабинет Ефремова на час раньше!
В последнем, неопубликованном романе Горенштейна «Верёвочная книга», которому я посвящаю ниже главу этой книги, активно фигурирует драматург-завистник и доносчик булгаринского замеса и масштаба по фамилии Маршаков. Именно эти страницы романа Горенштейн перед смертью продиктовал на магнитофонную ленту.
«Нелитературные методы» литературного Олимпа Горенштейн представил нам в одном из своих бурлесков:

Вцепился в бороду поэт
Другому лирику поэту,
А тот в ответ ему газету
Как кляп воткнул в орущий рот...
Ну и народ....

Период «успеха» Горенштейна в кинотеатральных и литературных кругах, то есть период, когда о нём много говорили, и он даже, по собственному его выражению, был «избалован вниманием», отличался характерной особенностью: при всём внимании – не подпускали к «пирогу». Подобных примеров в искусстве много: Данте, Сервантес, Моцарт... Вспоминаю лирическую «песнь» Марины Палей Моцарту в её романе «Ланч», песнь о композиторе, у которого был успех, но не было контракта.
Эпоха бесконтрактного успеха продолжалась около пяти лет. А потом Горенштейн устал от безконтрактной славы, и уже следующие свои произведения никому не показывал. Он ушёл со сцены, тихо хлопнув дверью. Ушёл, чтобы писать свои выстраданные романы.
Заглянем в пьесу «Бердичев», в ту её сцену, где говорят об успехах Вили в Москве. Выходец из Бердичева, а ныне московский интеллигент, некто Овечкис Авнер Эфраимович мечтает познакомиться с известным литератором Виллей Гербертовичем, приехавшим после долгих лет разлуки к тётушкам в Бердичев. В Москве драматург труднодоступен, здесь же, в Бердичеве, Овечкис запросто зашёл к тёткам и ждёт Виллю Гербертовича, который вышел прогуляться. Между тётушками и Овечкисом возникает беседа, отражающая реальную ситуацию, причём в комическом, почти детском своём простодушии. А реальная ситуация такова: у племянника Вили, конечно же, успех, но какой-то неосязаемый, непонятный успех, ибо осязаемый успех – это хорошая зарплата.
Рахиль. ...А как Виля живет? Вы в Москве часто видитесь?
Овечкис. К сожалению, мы в Москве не были знакомы... Действительно нелепость: приехать из Москвы в Бердичев, чтоб познакомиться...
Злота. Вам про него Быля рассказывала?
Овечкис. Почему Быля? Я в Москве о нём много слышал.
Рахиль. А что случилось?
Овечкис. Случилось? Именно случилось... Может быть, именно случилось... Поэтому мне и хочется познакомиться с этим человеком.
Рахиль. Что-то я вас не понимаю! Он работает, у него хорошая зарплата? Мы ничего не знаем, он нам ничего не рассказывает.
Овечкис. Вилли Гербертович пользуется авторитетом в нашем кругу...
Рахиль (смотрит, выпучив глаза, подперев щёку ладонью, пожимает плечами). Ну, пусть всё будет хорошо.
Злота. Дай вам Бог здоровья за такие хорошие слова. Я всегда говорила, что люди лопнут от зависти, глядя на него (плачет).



Вторая половина 60-х годов – начало творческого взлета Фридриха Горенштейна. Я, разумеется, говорю о произведениях, которые писались «в стол» - о другом и не помышлялось. В 1965 он окончил «Зиму 53-го года». В 1967 году написан его первый роман «Искупление». В конце шестидесятых создано множество рассказов и сценариев.
Между тем, московской прописки у него всё ещё не было и своего жилья, соответственно, тоже. Ему удалось прописаться под Москвой. В предисловии к моей книге о Марине Цветаевой «Брак мой тайный...» Горенштейн указывает свою загородную прописку: «С дочерью Марины Цветаевой Ариадной Эфрон я был одно время прописан в домовой книге на Тарусской даче по причине общего бесправия быть прописанным в Москве и общей бездомности».
В Москве он снимал маленькую комнату (например, в пору написания «Зимы 53-го года» на Суворовском бульваре в коммунальной квартире), в которой стоял шкаф, рваный диван и стул – и это в те годы, когда времена «оттепели» ещё не закончились, и Россия переходного периода, когда власть, «завершая какой-либо цикл, перестаёт казнить без разбора и в массовом порядке», ещё не возражала против общественного мнения «вокруг частных столов, уставленных закусками». Впрочем, в самых изысканных компаниях столичного общества, где собиралась «интеллигенция протеста, оспаривающая у правительства право на то, чтобы властвовать в общественном мнении государства», бедность, в отличие от провинциальных общественных собраний, даже демонстративно поощрялась. Тем, правда, кому выпало на долю голодать всерьёз, не согласно моде, от модной нищеты застолий без посуды, с кабачковой икрой, которую прямо из банок брали столовыми ложками, и залежалой колбасой на бумажках, становилось тоскливо.
В романе «Место» описывается большая комната, в которую вошёл «будущий правитель» России Гоша Цвибышев: в ней почти не было мебели, однако же красовались «символический уже портрет Хэмингуэя и икона Христа, новшество для меня (Гоши – М. П.), ибо увлечение религией, как противоборство официальности, прошлому и сталинизму ещё только зарождалось в среде протеста». Добавлю ещё, что в помещении, где собралось общество оппозиции, царила атмосфера неуважения власти и авторитетов.
Я ввожу эти горенштейновские зарисовки с тем, чтобы попытаться вместе с читателем уловить атмосферу, в которой расцветал талант писателя-одиночки, не примкнувшего ни к кругам «интеллигенции протеста», ни каким-либо другим протестующим обществам, возникшим в шестидесятые годы, как оказалось, в больших количествах, ни к легендарным писателям-шестидесятникам. Говорю «как оказалось», поскольку существование множества кружков и даже подпольных организаций антисоветской направленности в годы «оттепели» мало отражено в художественной и исторической литературе.


Однако вернемся к учёбе Горенштейна на Высших сценарных курсах. Сценарист Юрий Клепиков, автор сценариев к фильмам «Ася Клячкина», «Мама вышла замуж» и других (Горенштейн относился к нему с большой теплотой) вспоминает:
«По прошествии первых недель определились лидеры, авторитеты, любимцы. Вот два молчуна – Иван Драч и Алесь Адамович, уже известные писатели. Красавец и остроумец Толя Найман. Гений обаяния Максуд Ибрагимбеков. Безупречный Илья Авербах. Эрлом Ахвледиани и Амиран Чичинадзе – организаторы быстрых застолий, сценаристы будущих великих фильмов. Со всеми хотелось сыграть в карты, поболтать, выпить, пуститься в какие-нибудь прегрешения.
А что Горенштейн? Да всё так же. В сторонке, сбоку, никому не интересный. Но час его близился. Никогда не забуду: на одной из лекций там и тут читают свежий номер «Юности». Наконец, он попадает в мои руки. «Дом с башенкой». Проза Горенштейна потрясла. Стало ясно, кто тут самый-самый. Фридрих с достоинством поистине аристократическим принимает своё новое положение, перестаёт выступать в роли оратора, а если и возникает, к нему напряженно прислушиваются. Но удивительно – остается в изоляции, на этот раз по своей воле. Куда-то исчезает, никто не видит его праздным, выпивающим, ухаживающим за девушкой, спешащим на футбол.
Фридрих был слушателем сценарной мастерской Виктора Сергеевича Розова. Оказался «неудобным» учеником. Всё завершилось скандалом. Дипломный сценарий Горенштейна завалила комиссия, состоявшая из ведущих сценаристов того времени. Мастер не защитил подопечного» (курсив мой, М.П.). (Октябрь, 2002, 9)
Текст памфлета Горенштейна «Товарищу Маца – литературоведу и человеку, а также его потомкам», опубликованный в «Зеркале Загадок» в 1997 году, высвечивает, комментирует рассказ Клепикова. Из памфлета узнаём, что студиец Горенштейн, единственный в благополучной гостеприимной компании, любящей застолья, не получал стипендии, которая по тем временам была немалой – 120 рублей. Горенштейн рассказывал, что чувство голода было обычным его состоянием. «В те замечательные для многих годы, о которых ныне мечтают, мне приходилось жить как раз хлебом единым, без холестерина... Я весил 53 килограмма. Вес явно диетический. Замечательный вес, если бы только не землистый цвет лица. Но главное было - душу сохранить и скелет... Душа держалась в старом портфеле, потому что стола тогда не было, но потом я стол всё-таки приобрёл и переложил душу в ящик».
«И это была не просто нищета, – вспоминал Марк Розовский, – а какая-то нищета с угрюмством, какая-то достоевщина в быту. Неловко вспоминать, но я ему подсовывал денежку, приносил «продукты» в каморку, которую он снимал в доме рядом с Домом журналистов». (Октябрь, 2002, 9)
Нетрудно предположить, ибо кто из нас не был студентом, что «организаторы быстрых застолий» устраивали их в складчину, и Горенштейн оказывался в неловком положении, поскольку стипендии он не получал, и денег у него не было, и тогда он вновь и вновь чувствовал себя тем самым отщепенцем, о котором впоследствии в романе «Место» напишет: «Бездомность отщепенца, как и голод его, психологически чрезвычайно отличаются от всеобщей бездомности во время великих испытаний народа...».
«Комиссия во главе с А. Каплером также определённым образом оценила «Дом с башенкой», по которому мы вместе с Тарковским, с которым я тогда уже познакомился, хотели писать сценарий. «Непрофессиональная работа, определил Каплер, – так, подражание Пановой». На основании подобных заключений меня в конце концов с этих курсов и отчислили». (Товарищу Маца). (Сценарий по «Дому с башенкой» – это и есть дипломный сценарий, о котором пишет Клепиков.)
Предлагаю читателям отзыв на дипломный сценарий «Дом с башенкой», о котором Горенштейн, вероятно, не знал и который я обнаружила спустя несколько лет после смерти Горенштейна. Принадлежит этот отзыв, решивший судьбу человека, некоему Н. Метельникову:
«С развитием грамотности сочинять стали многие. Но не все имеют на это право.
Горенштейн имеет, потому что несомненно талантлив. Но обладание талантом это ещё не всё. Очевидно, дорога в ад вымощена также и талантливыми литературными упражнениями. Важно направление таланта. А вот с этим у Горенштейна не всё ладно. Его талант позволяет ему увидеть в людях всё самое плохое – это печально. Между тем, мир людей, изображенный в его сочинении именно таков. По Горенштейну, люди только и занимаются тем, что едят, обманывают друг друга, спорят возле сортиров и распускают всякие сопли... Возможно, что «Дом с башенкой» заслуживает какой-нибудь литературной премии. Но диплома об успешном окончании курсов я бы не давал, потому что драматургией тут не пахнет».
Умиляет в этом отзыве, кроме всего прочего, распоряжение литературного командира (ещё один литературный командир!) о праве писать и не писать. Кому положено и кому не положено писать, командиру совершенно точно известно. Надо отдать должное Метельникову, Горенштейну он писать разрешил.
Я почти уверена, что Горенштейн не знал ничего об этом убийственном отзыве, поскольку он никогда имени Метельникова не упоминал, тогда как Брагинского и прочих «сценарных» обидчиков упоминал при всяком удобном случае.
Спустя тридцать три года Горенштейну зачем-то понадобилась справка о том, что он учился на курсах. И, надо же, ему удалось её получить:

Высшие курсы сценаристов и режиссеров

Справка №109, 27.05.97
г. Москва
Дана Горенштейну Фридриху Наумовичу в том, что он учился на Высших сценарных курсах в период с 20 декабря 1962 г. (Приказ по курсам от 20.12.62 г.) по 1 апреля 1964г. (Приказ по Оргкомитету СРК СССР от 17.04.64 г. №62).
Справка дана для предоставления по месту требования.

Директор курсов Л.В. Голубкина.


Горенштейн взял из рук секретарши справку, свидетельствующую о том, что курсы – посещал. И, одолеваемый тяжёлыми воспоминаниями, пошёл, слегка сутулясь. Думаю, что он преодолел тяжесть воспоминаний и, подобно Цвибышеву, посетившему к концу романа общежитие, из которого его когда-то ежедневно изгоняли, «пошёл довольный собой и тем, как легко ... перешагнул через своё прошлое».

Экскурс: отрывок из памфлета Фридриха Горенштейна «Товарищу Маца – литературоведу и человеку, а также его потомкам. Памфлет-диссертация с мемуарными этюдами и личными размышлениями.»

… Каждое время вкладывает в направление свой смысл. Были советские времена «…с Лениным в башке и с наганом в руке». У каждого был свой Ленин. У консерваторов был Ленин в сапогах, то есть в сталинских, а у прогрессивных либералов был Ленин «с человеческим лицом».
Ведущую роль тут играл драматург М. Шатров, драматург поста номер один, любимец прогрессивно-либеральных кругов, особенно театральных: «Современника», ленкомов и, конечно, горкомов, вплоть до «либералов» из ЦК. Шатров шибко Ленина любил, а кто любит, тот ревнует.
Помню во времена седой старины, в далёкие семидесятые, Шатров даже меня, Горенштейна, к Ленину приревновал. Я такой шатровской слепой любовью к Владимиру Ильичу не страдал, но считал его личностью весьма значительной (считаю так и ныне) и важной в истории России, потому принял предложение одного из режиссёров – написал на эту тему сценарий, своеобразно, конечно, эту тему интерпретируя. Боже мой! Не успел ещё цензор-консультант отдела пропаганды разобраться, а любимец либерально-прогрессивных кругов Шатров уже побежал в ЦК. Тут сказались и меркантильные соображения: режиссёр этот прежде работал с Шатровым. «Какое отношение Горенштейн имеет к Ленину? Кто он такой? Написал всего один весьма посредственный рассказ «Дом с башенкой».
Вот так, примерно, ревниво изложил, о чём я от режиссёра же и узнал. Разумеется, цензорами-либералами из отдела пропаганды ЦК были приняты все меры. Ведь Шатров, присвоивший себе звание цензора-добровольца ленинской темы, пользовался авторитетом и влиянием. Говорят, на столах столоначальников отдела пропаганды видели книжечки Шатрова с тёплыми надписями: «Дорогому имярек (Ф.И.О. волка марксистско-ленинской пропаганды) от автора».
Такие-то у прошлого (он же и нынешний) либерально-прогрессивного истеблишмента были любимцы. Я так много и подробно говорю о Шатрове, потому что фигура слишком уж символична (о символах ниже) для советских времён: застойных (брежневских) и полусоветских (горбачёвской перестройки).
Судьбоносные и сказочные перемены начались с малиновых звонов, начались потом. Малиновые колокольные звоны, храмы, свечи, поклоны, дворянские собрания, двуглавые орлы, казачьи атаманы… «А осетрина-то с душком». Реставрация: повсюду теперь православной Русью пахнет. И опять два направления. У консерваторов – национал-православное, у прогрессивных – православие с человеческим лицом.
Не знаю, как воспринял «Миша» (Шатров) вторую, на этот раз моральную, смерть своего кормильца. То ли наедине перед зеркалом ностальгически становится в «жилетные позы», а в позах ленинских памятников произносит киногенично: «Социалистическая хеволюция о необходимости которой…», то ли по-горбачёвски перестроился и решил, что верность прошлым идеалам – это «архиглупо». Того и гляди, Шатров про Илью Муромца с человеческим лицом напишет.


_______________________________________
1 - Фридрих Горенштейн « Товарищу Маца – литературоведу и человеку, а также его потомкам. Памфлет-диссертация с личными этюдами и мемуарными размышлениями.». Приложение к Зеркалу Загадок, 1997
2 - Сто знацит? Зеркало Загадок, 7, 1998
3 - Как я был шпионом ЦРУ. Зеркало Загадок, 9, 2000



____



У Фридриха Горенштейна летом 2001 года
Слева направо: Александр Мелихов, Мина Полянская, Фридрих Горенштейн.
Фото Бориса Антипова. Публикуется впервые



У Фридриха Горенштейна
Спиной: Игорь Полянский (тогда главный редактор "Зеркала Загадок", ныне профессор Ульмского университета), его жена Ольга Полянская, Фридрих Горенштейн, Мина Полянская
Фото Бориса Антипова. Публикуется впервые



Мина Полянская у могильного памятника Фридриху Горенштейну
на старейшем еврейском кладбище Вайсензее

Фото Бориса Антипова. Публикуется впервые





>>> все работы aвтора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"